От 11 до 16 лет. Подростковый возраст — ответственный период в становлении мировоззрения, системы отношений, интересов, увлечений и социальной направленности. Существенное развитие претерпевает самооценка, которая неразрывно связана с чувством самоуважения, уверенностью в себе в контексте реальных межличностных отношений. Подросток, с одной стороны, стремится сохранить свою индивидуальность, «быть собой среди других», а с другой — быть вместе со всеми, принадлежать группе, соответствовать ее ценностям и нормам. Разрешить это противоречие не очень легко, и здесь есть несколько путей: от эгоцентризма и ухода в себя ценой потери контактов со сверстниками и дружбы с ними до слепого конформизма — некритического восприятия любых групповых предписаний, отказа от личной свободы и самостоятельности в мнениях и суждениях.
Потребность быть собой — это и стремление к совершенствованию своего «я», что неотделимо от беспокойства, тревоги, страха быть не собой, то есть кем-то другим, в лучшем случае — обезличенным, в худшем — потерявшим самоконтроль, власть над своими чувствами и рассудком.
Чаще всего страх быть не собой означает страх изменения. Поэтому эмоционально чувствительные, впечатлительные подростки боятся не только психического, но и физического уродства, что иногда выражается в нетерпимости к физическим недостаткам других людей или в навязчивых мыслях о собственной «уродливой» фигуре, «некрасивых» чертах лица и т. п. Страх изменения имеет и физиологическое обоснование, поскольку в период полового созревания происходят волнующие сдвиги в деятельности организма (появление менструаций у девочек или поллюций у мальчиков, увеличение или уменьшение массы тела, чрезмерно быстрый рост и болезненные преходящие ощущения в различных частях тела и т. д.). Как уже отмечалось, в младшем школьном возрасте страх смерти родителей начинает преобладать над страхом смерти себя, достигая максимального развития, как и страхи войны, в подростковом возрасте. У подростков выражены также страхи нападения и пожара, у мальчиков, к тому же, страхи заболеть, у девочек - — стихии и замкнутого пространства. Все перечисленные страхи носят главным образом характер опасений и так или иначе связаны со страхом смерти, то есть напоминают о нем подчеркнутым и определенным образом сфокусированным инстинктом самосохранения.
У девочек подростковый возраст более насыщен страхами, чем у мальчиков, отражая их большую склонность к страхам вообще. Тем не менее среднее число всех страхов как у них, так и у мальчиков заметно уменьшается в подростковом (и младшем школьном) возрасте по сравнению с дошкольным.
Все страхи можно условно разделить на природные и социальные. Природные страхи основаны на инстинкте самосохранения и помимо основополагающих страхов смерти себя и родителей включают страхи: чудовищ, призраков, животных, темноты, движущегося транспорта, стихии, высоты, глубины, воды, замкнутого пространства, огня, пожара, крови, уколов, боли, врачей, неожиданных звуков и т. д. Социальные страхи — это страхи одиночества, каких-то людей, наказания, не успеть, опоздать, не справиться, не совладать с чувствами, быть не собой, осуждения со стороны сверстников и т. д. Специальный опрос подростков 10—16 лет показал явное преобладание природных страхов в 10—12 лет и социальных — в последующие годы, с максимальным нарастанием в 15 лет. Мы видим своеобразный перекрест рассматриваемых страхов в подростковом возрасте — уменьшение инстинктивных и увеличение межличностно обусловленных страхов. По сравнению с мальчиками у девочек больше число не только природных страхов, но и социальных. Это не только подтверждает большую боязливость девочек, но и указывает на более выраженную у них тревожность, поскольку в социальных страхах преобладает тревожный регистр личностного реагирования. Для уточнения этих данных использована специально разработанная шкала тревожности из 17 утверждений типа: «Часто ли тебя охватывает чувство беспокойства в связи с какими-либо предстоящими событиями?», «Беспокоит ли тебя, что ты в чем-то отличаешься от сверстников?», «Волнует ли тебя будущее своей неизвестностью и неопределенностью?», «Трудно ли тебе переносить ожидание контрольных и ответов?», «Часто ли у тебя от волнения перехватывает дыхание, появляется комок в горле, дрожь в теле или красные пятна на лице?», «Имеешь ли ты обыкновение собираться раньше большинства твоих сверстников?», и т. д. Выяснилось, что тревожность, как и социальные страхи, достигает своего максимума у мальчиков и девочек в 15 лет, то есть к концу подросткового возраста, причем у девочек тревожность достоверно выше, чем у мальчиков. Нарастание тревожности и социальных страхов является одним из критериев формирования самосознания у подростков, повышающейся чувствительности в сфере межличностных отношений.
В 12 лет у мальчиков меньше всего выражены страхи как природные, так и социальные, и вместе с ними эмоциональная чувствительность. Девочки в этом возрасте меньше всего боятся смерти. Снижение эмоциональной чувствительности и обусловленное этим уменьшение отзывчивости и общего количества страхов, прежде всего у мальчиков, объясняется началом периода полового созревания и свойственным ему усилением возбудимости, негативности и агрессивности. Следовательно, чем больше выражен уровень агрессивности, тем меньше страхов, и наоборот: чем больше страхов, тем меньше способность к причинению другим физического и психического ущерба. Недаром мы видим, как одни, расторможенные в поведении, самоуверенные и агрессивные, подростки бахвалятся своим бесстрашием и бесцеремонностью, отсутствием нравственно-этических установок, а другие страдают от неспособности защитить себя, будучи неуверенными в себе, вечно виноватыми и мечтающими о мире и согласии между всеми без исключения людьми. Большинство же подростков находятся как бы посередине: не такие самоуверенные, они могут постоять за себя при необходимости и более гибки и контактны в отношениях со сверстниками. И страхи у них есть, но их относительно немного и они, скорее, средство защиты, предупреждения опасности там, где она реально может представлять угрозу для жизни, здоровья и социального благополучия. Так что в возрастном диапазоне страхов будут их полное отсутствие при расторможенности, избыток при неуверенности в себе и неврозах и наличие естественных для возраста страхов как сигналов опасности.
По данным статистического (корреляционного) анализа, отсутствие эмоционально теплых, непосредственных отношений с родителями у младших подростков или конфликтные отношения с ними у старших подростков существенным образом влияют на увеличение страхов, прежде всего в области межличностных (социальных) отношений. Больше страхов, особенно у старших подростков, и при конфликте родителей между собой. Причем девочки реагируют на отсутствие взаимопонимания между родителями гораздо большим увеличением страхов, чем мальчики, то есть отчуждение родителей травмирует их больше и нередко способствует появлению депрессивных оттенков настроения.
Таким образом, межличностная напряженность и низкое взаимопонимание в семье увеличивают число страхов у подростков, подобно тому как это происходит в старшем дошкольном возрасте. Очевидно, что эти возрастные периоды по-своему чувствительны к страхам, что и нужно учитывать часто ссорящимся или не разговаривающим друг с другом взрослым. Как никогда раньше, большое число страхов у подростков понижает уверенность в себе, без которой невозможны адекватная самооценка, личностная интеграция и принятие себя, претворение планов в жизнь и полноценное общение со сверстниками. Это подтверждают и данные опроса сверстников в классе. При значительном числе страхов имеют место неблагоприятное положение подростка в коллективе, малое число положительных выборов со стороны сверстников, особенно того же пола, то есть низкий статус.
Как мы видим, страхи у подростков — не столь редкое явление, но они обычно тщательно скрываются. Наличие устойчивых страхов в подростковом возрасте всегда свидетельствует о неспособности защитить себя. Постепенное перерастание страхов в тревожные опасения говорит также о неуверенности в себе и отсутствии понимания со стороны взрослых, когда нет чувства безопасности и уверенности в ближайшем, социальном окружении. Таким образом, подростковая проблема «быть собой среди других» оборачивается как неуверенностью в себе, так и неуверенностью в других. Вырастающая из страхов неуверенность в себе является основой настороженности, а неуверенность в других служит основой подозрительности. Настороженность и подозрительность превращаются в недоверчивость, что оборачивается в дальнейшем предвзятостью в отношениях с людьми, конфликтами или обособлением своего «я» и уходом от реальной действительности.
В отличие от обычного, навязчивый страх воспринимается как нечто чуждое, происходящее непроизвольно, помимо воли, как своего рода наваждение. Попытки справиться с ним путем борьбы способствуют только его укреплению, подобно тому, как свая все глубже и глубже уходит в землю при резких ударах. Физиологически навязчивость — это всегда определенный, генерирующий беспокойство динамический участок мозга, который, как доминанта, отгорожен от остальных отделов мозга защитным, запредельным торможением. Образно говоря, мы имеем высокую башню, постоянно излучающую яркий, слепящий свет даже днем, когда в этом нет никакой необходимости. Сама же башня окружена надежной системой защитных сооружений в виде стены, рва с водой, сторожевыми вышками и т. д. Взять наскоком эту крепость не удается, подобно тому, как не получается сбросить, стряхнуть с себя страхи. Навязчивые страхи — это то, что неприемлемо для человека, то, что он не хочет допустить в свое сознание, но от чего сразу не может освободиться сам, поскольку это означало бы полную, окончательную, бесповоротную победу рациональных сторон психики над ее эмоциональными, чувственными, инстинктивными сторонами. Страх бы и прошел со временем, но он закрепился именно вследствие борьбы с ним, непримиримого отношения, неспособности пойти на компромиссы, признать свою неудачу и защитить себя в дальнейшем.
Из изложенного выше следует, что навязчивым страх становится не сразу, а спустя какое-то, иногда довольно длительное, время. Исходный же страх может появиться быстро, внезапно от сильного, неожиданного испуга, переживания, потрясения, то есть в результате эмоционального стресса или шока, который фиксируется, запечатлевается и действует подобно занозе, причиняя беспокойство всякий раз, когда вспоминаются аналогичные обстоятельства или когда с ними соприкасаются. Скажем, испытанный однажды страх при ответе у доски, растерянность, замешательство могут непроизвольно запечатлеваться в эмоциональной долговременной памяти (а она всегда выражена у тех, кто предрасположен к страхам) и напоминать о себе всякий раз при повторных вызовах к доске. Разовьется тогда и волнение в ожидании очередной неудачи, даже просто от представления о ее возможности. Итогом будут скованность, напряжение, сбивчивая, невнятная речь, потеря хода мысли и получение не той оценки. Подобным образом идет непроизвольное саморазвитие страха, воспринимаемого как чуждое, не подчиняющееся воле образование. Все большее переживание своей неполноценности, снижение активности, отказы от какого-либо риска, неестественная возбудимость в ожидании и торможение при ответах и есть типичная картина невроза навязчивых состояний, в данном случае страхов, или невроза ожидания, как говорили раньше.
Характерно и развитие в подобных случаях невротического заикания с неизбежными письменными ответами, прекращением вызовов к доске и ответов с места вообще. Нужно ли говорить, что это только способствует фиксации заикания, развитию пораженческих настроений и инвалидизации психики подростка. По такому же типу развивается навязчивый страх замкнутого пространства, когда обморочные состояния от духоты или утомления, пережитые при давке в метро, автобусе, служат причиной отказа от этих видов транспорта в дальнейшем, поскольку существуют страхи повторения испытанного ужаса. В обоих приведенных случаях речь идет о фобиях — навязчивых страхах, когда существует непроизвольная болезненная фиксация на каких-либо пережитых, травмирующих событиях жизни. Лежащая в основе подобных страхов навязчивость указывает на определенную негибкость мышления, застойность психических процессов, обусловленных как гипертрофированным развитием чувства долга, принципиальности, так и чрезмерным утомлением, перенапряжением интеллектуальных процессов.
Еще не окрепшая психика подростка не выносит насилия над собой, длительной и изматывающей гонки за престижем. Недаром навязчивые страхи и мысли типичны для детей и подростков, стремящихся не столько соответствовать общепринятым нормам, успевать во всем, сколько быть всегда первыми, получать только отличные оценки. Причем здесь не делается никаких исключений, не учитываются требования момента, реальное соотношение сил, то есть опять же проявляются негибкость и максимализм. Все эти подростки — с обостренным чувством «я», обидчивые и честолюбивые, односторонне ориентированные на успех, не признающие никаких отклонений от заданной цели и тем более поражений. С одной стороны, они хотят во всем соответствовать принятым обязательствам, оправдать ожидания, то есть быть вместе со всеми. С другой стороны, они не хотят потерять свою индивидуальность, раствориться в массе, быть слепым исполнителем чьей-то воли. В этом мы снова видим трудноразрешимую при неврозах проблему «быть собой среди других», поскольку довлеющий страх «быть не собой», то есть измененным, лишенным самоконтроля и неспособным в целом, означает и страх не соответствовать другим, не быть принятым сверстниками и (более широко, в плане школьной адаптации) социально признанным.
Остановимся подробнее на находящихся между навязчивыми страхами и сомнениями навязчивых опасениях, поскольку они присущи именно подростковому возрасту. Во многом они имеют предпосылки в младшем школьном возрасте, в уже рассмотренных страхах того, что может случиться, страхах опоздать, не успеть, быть не тем, не соответствовать. Все эти страхи пропитываются у подростков навязчивыми мыслями, различного рода идеями фикс, что порождает навязчивые опасения какой-либо неудачи, поражения, стыда и позора. Часто навязчивые опасения касаются здоровья, особенно если в семье кто-нибудь часто болеет и идет много разговоров на эту тему.
Если подросток достаточно мнителен и подвержен беспокойству (а это достается ему «в наследство» от тревожно-мнительных родителей), то у него проявляются навязчивые опасения типа, что его никто не любит, не понимает, что он никому не нужен, что у него нет будущего, перспектив, возможностей, что все уже позади, закончено, остановилось и жить не имеет смысла. Подобный нигилизм существования отражает тревожно-мнительный стиль мышления, своего рода «горе от ума», невозможность достижения идеала, стремление всем понравиться, делать все так, как нужно, как следует. Подобная сверхценная идея вступает в противоречие со свойственной мнительным людям мягкостью характера и неуверенностью в себе. В результате, чтобы быть окончательно уверенным в том, что все делается как нужно, и тем самым избежать беспокойства по поводу своей некомпетентности, мнительные люди вынуждены постоянно проверять точность, правильность, соответствие своих действий, что и выражается в виде непроизвольно появляющихся навязчивых сомнений. Например в том, правильно ли сделано домашнее задание, собрано ли все, что нужно, в портфель, закрыта ли дверь, а если да, то, может быть, на один оборот ключа, и т. д. и т. п. Поскольку навязчивые сомнения могут появляться по любому, даже самому ничтожному поводу, они причиняют немало мучений людям, заставляя их непроизводительно тратить свою психическую энергию, и не могут быть «выброшены из головы» одним усилием воли.
Навязчивые опасения и сомнения часто сочетаются между собой, подобно тому, как дополняют друг друга их источники — тревожность и мнительность. Для того чтобы опасаться, нужно сомневаться в своей способности защитить себя, а чтобы сомневаться, нужно опасаться сделать что-либо не так. Нередко человек, подверженный навязчивым опасениям, представляется окружающим как заядлый скептик, а испытывающий навязчивые сомнения — как безнадежный пессимист, что не только дополняет друг друга, но и создает типичный для подросткового возраста тревожно-депрессивный настрой с его пониженным фоном настроения, беспокойством, чувством безнадежности и неверия, пессимистической оценкой перспективы.
Проиллюстрируем сказанное рядом наблюдений. В первом случае речь идет о боязливой, неуверенной в себе и мнительной девочке 14 лет, которую преследовал навязчивый страх непроизвольного мочеиспускания (один раз это произошло незаметно для окружающих). Из-за страха повторения неприятного эпизода она становилась скованной и застенчивой в новых ситуациях общения, а от постоянного напряжения — раздражительной, подавленной и плаксивой. Детство ее не было счастливым. Мать развелась с отцом, когда ребенку было 4 года. Девочка долго грустила, временами была капризной и плаксивой, скучала по отцу, к которому успела привязаться. Но непримиримая мать была категорически против дальнейших контактов дочери с отцом, хотя бы и потому, что они были похожи друг на друга. В 6 лет на фоне возрастного страха смерти девочка тяжело перенесла двукратную операцию по удалению аденоидов, боялась всех медицинских процедур и ее нельзя было уговорить идти лечить зубы. В школе возникли проблемы из-за застенчивости и насмешек сверстников. В результате все больше стала уходить в себя, сдерживая внешнее выражение чувств, появились головные боли и, наконец, произошел эпизод с непроизвольным мочеиспусканием. Ее организм не выдержал многолетней нервно-психической перегрузки, состояния постоянного беспокойства и страха. Переживания были настолько сильны, что стала контролировать каждый свой шаг, без конца посещать туалет и навязчиво думать о том, что может произойти. Не думать об этом она уже не могла, и ее навязчивые мысли, опасения, страхи были результатом болезненного расстройства эмоций, невротического конфликта между рациональными, контролирующими и эмоциональными, чувствующими сторонами психики.
Следует сказать и о другой девочке 14 лет, которая не знала, чего она боится конкретно, так как боялась всего, а особенно — сделать что-либо не так, «как нужно». Из-за этого была крайне скованной, нерешительной и застенчивой в общении. К тому же, будучи беззащитной и доброй, чувствительной и обидчивой, не могла постоять за себя, и ее мог обидеть кто угодно. Боялась смерти, темноты и наказания, что, как мы знаем, присуще более раннему возрасту. Вследствие нарастающей с годами неуверенности, страхов и тревожности испытывала все больше затруднений в общении со сверстниками, часто была вынуждена отмалчиваться, переживая, что она не такая как все, не умеет вести себя свободно и непринужденно. Соответственно и настроение становилось все более подавленным, и когда мы впервые увидели ее, она производила впечатление сникшей, заторможенной и потерявшей веру в себя. Выяснилось, что живет она с матерью и ее родителями, а отец был устранен из семьи вскоре после ее рождения. Всем в семье единолично распоряжается бабушка, считающая себя всегда и во всем правой. Недоверчивая и подозрительная, бабушка к тому же постоянно опасается, как бы чего не случилось, никогда не выходит из дому одна, не пользуется транспортом. Ее постоянно сопровождает муж, человек исключительно мягкий и податливый. В то же время он постоянно сомневается в правильности своих действий, назойлив и приставуч — зануда, как оценивают его близкие. Как и многие мнительные люди, он педант, болезненно воспринимающий любые перемены. Поэтому у него все разложено по полочкам, ручка всегда лежит на одном и том же месте, пальто — на одном крючке, каждое утро он заходит к внучке и, церемонно расшаркиваясь, говорит одни и те же слова приветствия. Общее у всех в семье — повышенная принципиальность в сочетании с постоянной озабоченностью, недовольством, отсутствием жизнерадостности, пессимизмом и неверием в возможность перемен. Кроме того, у всех взрослых внутренний способ переработки переживаний (импрессивность), крайне ограниченный круг контактов и подчеркнутая избирательность в них, недостаточная общительность в целом. Очевидно, что в свое время жизнерадостный, контактный, общительный и тем самым «легкомысленный» для «глубокомысленной» семьи отец девочки «не пришелся ко двору» и был «предан анафеме» авторитарной бабушкой с ее категоричностью и нетерпимостью. Лишив дочь мужа, она продемонстрировала всем ее несамостоятельность и неумение жить «как нужно», «правильно», «как нас учили». Тем самым она могла, как и в детстве, властно опекать дочь. Неудивительно, что мать девочки и сама в подростковом возрасте испытала все теперешние проблемы дочери. Она также, скованная страхом, часто молчала, покрывалась красными пятнами при волнении, была застенчивой и стеснительной, робкой и нерешительной. И сейчас не уверена в себе, боится, что в окружении незнакомых людей будет выглядеть смешной, уродливой, хотя и понимает неоправданность этих опасений. У дочери та же картина: застенчивость, робость и страх, что она скажет сверстникам, не смешно ли будет выглядеть при этом. Из-за навязчивых опасений теряется естественность в поведении, появляется скованность, меняется интонация голоса. Как она сама говорит: «Есть девочки, которые не лезут в карман за словом, я же сразу не могу сказать, сообразить, что ответить, до меня позже доходит, как нужно было бы сказать, но уже поздно, и я очень переживаю это».
Застенчивость не обошла стороной и мальчика 12 лет, который терялся в школе и от страха не мог сказать ни слова, если его спрашивали внезапно или не о том, что он так старательно учил дома. Большинство же его сверстников не только не испытывали подобных проблем, но, скорее, наоборот, уже не очень переживали по поводу своих ответов, демонстрируя свою независимость и отсутствие страха. Наш же мальчик, будучи крайне осторожным и предусмотрительным, постоянно боялся сделать что-либо не так и особенно растерялся в 4-м классе, когда лишился прежней учительницы, к которой привык за 3 года, понимая, чего она от него хочет, на что он может рассчитывать, то есть он мог прогнозировать ее требования и приспособился к ним. Приспособиться таким же образом к многочисленным учителям в 4-м классе он уже не мог, поскольку все они требовали по-своему, и часто им было не до его особой чувствительности. Тем не менее больше всего на свете он боялся, когда ребята начинали дружно смеяться над его ответами. Тогда речь становилась невнятной, и он готов был от стыда провалиться сквозь землю. Друзей у него не было, школу он окончательно невзлюбил и ходил в нее, как на исправительные работы, отбывая повинность. Все это можно понять, если учесть, что он был невротически привязан к матери и мог делать уроки только в ее присутствии, будучи спокойным и уверенным только тогда, когда она тут же, без промедления, проверяла домашнее задание и исправляла все допущенные ошибки, то есть приготовление уроков было тщательно отрепетированным ритуалом, устраняющим вероятность неудачи. Но как раз в школе она его и настигала из-за растерянности и страха в отсутствие поддержки со стороны матери.
Страх сказать что-либо не так или сделать плохо был внушен не только беспокойной матерью, но и мнительным отцом, который более чем серьезно принялся за его воспитание в 10 лет, когда сын был по возрасту повышенно восприимчив к внушениям. Отец педантично проверял каждый шаг и без того ответственного сына, читал без конца мораль, угрожал всяческими карами и даже наказывал физически за ошибки. Вскоре на отца стала равняться и мать, что сын воспринял крайне болезненно, так как мать стала временами раздражаться и сердиться. В итоге, вместо того чтобы помочь сыну преодолеть неуверенность и зависимость, родители непроизвольно усиливали их излишним давлением, моральным гнетом и физическими наказаниями. Делали они все это во имя любви к своему единственному и поздно родившемуся сыну, но результат, как видим, был противоположным их стремлениям. Вселившийся в него страх истощал остатки уверенности в себе, вызывал замешательство при ответах в школе и общении со сверстниками. За помощью к нам обратился отец, письменно изложивший, что его беспокоило у сына: 1) временами не слышит, не обращает внимания на советы; 2) слишком долго делает уроки, с 16 до 22 часов, и не учится так, как мог бы; 3) всего боится, что есть и чего нет на свете; 4) не имеет друзей и становится сам не свой в незнакомом месте.
Вначале отец был таким же нетерпеливым и требовательным к нам, как и к сыну, ожидая незамедлительного решения всех его проблем. Постепенно он понял, особенно после того, как ответил на опросники и мы поговорили с ним, что многие проблемы сына присущи и ему самому, и жене, а «глухота» сына не что иное, как защитная, охранительная реакция мозга в ситуации болезненного перенапряжения нервных сил и возможностей. К чести отца, он смог во многом перестроить себя и посещал вместе с сыном игровые занятия по развитию контактности, уверенности в себе и адекватной психической защиты. Мать также в чем-то перестроила свою тактику, предоставляя большую самостоятельность сыну и помогая ему при реальной необходимости. Так были устранены его страхи и остановлено развитие тревожной мнительности в характере. Слагалась она, во-первых, из навязчивых страхов не оправдать требований и ожиданий родителей, лишиться поддержки и любви, особенно матери, инфантильная зависимость от которой только усиливалась напускной строгостью отца. Во-вторых, из навязчивых опасений не соответствовать роли хорошего ученика, и в-третьих, из навязчивых сомнений в своей способности быть «как все», дружить и общаться. В этом и состоит триединство навязчивых страхов, опасений и сомнений как основы формирования тревожно-мнительных черт характера.
Итак, во всех трех случаях речь идет о развитии застенчивости. Страдают ею прежде всего эмоционально чувствительные, впечатлительные, все близко принимающие к сердцу подростки, с повышенным чувством долга, обязанности, справедливости, не умеющие хитрить и. обманывать, как и вести себя гибко и естественно, сообразно обстоятельствам. На появление застенчивости влияют многие факторы, но главным образом — семейные. Есть и генетическое, отнюдь не фатальное, влияние; интравертированный, обращенный внутрь себя характер реагирования; неадекватно повышенный и явно внушенный уровень социального контроля; чрезмерная опека с психологическим заражением беспокойством от в чем-то суеверных, тревожно-мнительных и недоверчиво-настороженно-нетерпимых взрослых; отсутствие стабилизирующего влияния отца, на которого походят дочери, не любимые именно из-за этого матерями. Депрессивное мироощущение, отсутствие уверенности в себе, тревога и опасения, боязнь не соответствовать социальным стандартам поведения и составляют внутреннюю канву застенчивости как отражения тревожно-мнительного настроя или соответствующих черт характера.
Предупредить застенчивость нелегко, но все же можно, если:
1) лишний раз не демонстрировать склонность родителей к беспокойству и сомнениям;
2) не навязывать детям такие правила и обязательства, выполнить которые они не в состоянии;
3) не читать постоянно мораль о должном поведении и не стыдить по любому поводу;
4) стараться чаще быть примером уверенного, гибкого и контактного поведения;
5) не создавать проблемы там, где можно обойтись без них, и, прежде всего, не драматизировать уже имеющиеся затруднения в общении;
6) не быть чрезмерно принципиальными, максималистски и бескомпромиссно настроенными, равно как и нетерпимыми, непримиримыми в суждениях и оценках;
7) быть способными к переменам, не замыкаться в себе и стремиться к разнообразию контактов с окружающими людьми.
Мы видим, как многие страхи в подростковом возрасте являются развитием ранее предшествующих страхов и тревог. Поэтому, чем раньше начата работа по преодолению и предупреждению страхов, тем больше вероятность их отсутствия в подростковом возрасте, в котором уже существует реальная опасность формирования тревожно-мнительных, тормозимых черт характера. Если психологическая (родительская) и психотерапевтическая (профессиональная) помощь будет оказана в дошкольном или младшем школьном возрасте, можно еще рассчитывать на более или менее ощутимый эффект предупреждения развития психастенических черт характера. Вскоре после того, как были написаны эти строки, к нам пришел высокий, подтянутый мальчик 14 лет, который сказал, что прежние страхи его не беспокоят и он не боится больше опоздать в школу, как это было в 8—10 лет. Тогда у него было на этой почве «легкое помешательство» в виде навязчивых страхов и он посещал игровые занятия, где вместе со сверстниками и родителями проигрывал все свои страхи и опасения. Поблагодарив нас, он добавил, что так ни разу и не опоздал в школу за все эти годы, то есть чувство ответственности от него никуда не ушло, но он перестал мучительно думать о возможных последствиях опоздания, как дне страшного суда. Уже этим он стал более уверенным в себе, как и более общительным в результате улучшения контактности, умения принимать и играть роли, развития способности к диалогу и адекватной психологической защите. Вспомнили мы и как проходила одна игра по предложенной им теме. Тогда, по собственному желанию, он исполнял главную роль — мальчика, боящегося опоздать в школу, на роль придирчивой уборщицы им была назначена мать. Врач удостоился чести быть гардеробщиком, а одна из девочек была строгой и очень уж требовательной учительницей. Остальные дети и взрослые исполняли роли по ходу действия. Некоторые из них специально нагнетали состояние тревожного ожидания и драматизировали происходящие события репликами типа: «Смотрите, он опаздывает», «А времени все меньше», «Очень плохо», «Это никуда не годится», и т. д. По рассказу, Дима (так звали этого мальчика) никак не может проснуться утром, будильника не слышит, начинается спешка, суматоха, его тянут в разные стороны, и он должен все успеть: проверить портфель и расписание уроков, почистить зубы, сходить в туалет, поесть, сказать всем спасибо и мчаться вместе с сопровождающей мамой на остановку автобуса. А там уже толпа, возбуждение, беспокойство, автобуса долго нет, и придет ли он вообще — никому неизвестно. В воздухе витают разные слухи о поломке, забастовке, перенесении остановки, отмене транспорта вообще. Рассказывают, какие неприятности произошли из-за опозданий, кого-то уже уволили, кому-то объявили строгий выговор, а кто-то сам готовится подать заявление. Между тем «часы» методично отмечают: «Осталось 15 минут до начала занятий в школе, 14 минут...» Наконец показывается «автобус», образованный из взявшихся за руки взрослых. Все готовятся к посадке, но он проносится на большой скорости мимо, спешит в парк. Вот снова появляется автобус, но сесть в него непросто, дверцу (двое стоящих близко взрослых) заедает, она скрипит, возникает давка. С трудом, плотно набившись, все размещаются, и автобус двигается. На пути много ухабов, и автобус, будучи резиновым, то сжимается, то разжимается, преодолевая узкие места (двери, коридоры игровых помещений). Несмотря на тряску и давку, все нужно выдержать, чтобы доехать до места назначения, а тут еще оказывается, что, переволновавшись, Дима сел не в тот автобус. Пытаясь выяснить, куда же едет, получает противоречивые, взаимоисключающие ответы или не получает их вообще. Хочет сойти на ближайшей остановке, но тут как назло попадается контролер, который настойчиво выясняет, кто он такой, кто его родители, слушается ли он их и часто ли ездит в противоположную сторону. Далее Дима едет уже в своем автобусе, на пути которого постоянно встречаются разные препятствия: ремонт дороги, долго не открывающийся шлагбаум, частые светофоры и т. д. Времени же остается все меньше и меньше, что подчеркивают «часы», заявляя: «Осталось 5 минут, 4 минуты, 3 минуты, совсем немного, скоро времени не останется совсем». Выйдя с трудом из автобуса, у которого заклинило дверь, наш герой бежит в школу, а один из участников игры повторяет: «Хорошие мальчики не опаздывают в школу, они приходят в нее всегда вовремя». Вот и школа. Но не тут-то было. Его встречает всем недовольная уборщица, которой не нравятся внешний вид, пятна на одежде, не совсем чистая, не блестящая обувь и многое другое. Она начинает с вдохновением читать мораль, в то время как вот-вот должен прозвенеть звонок, а тут еще гардеробщик стыдит за оторванную в автобусе пуговицу и дает настоятельные советы по лучшему уходу за одеждой. Мать мальчика буквально восприняла свою роль уборщицы и продолжала читать мораль даже тогда, когда прозвенел звонок. Едва освободившись, Дима пытается вбежать в класс, но его останавливает дотошный дежурный, проверяющий чистоту ногтей, количество учебников и тетрадей и заодно соответствие его мыслей уроку. Преодолев и это препятствие, Дима оказывается в классе, где только что начался урок. Он опоздал, но учительница спокойно говорит, чтобы он садился и занимался вместе со всеми. Потрясенный Дима даже не успевает выразить свою признательность за столь радушный прием, как получает задание, и урок продолжается как обычно.
Мы видим, как в проигрывании его страхов сгущены краски, драматизированы до абсурда опасения, то есть все, чего он опасается и боится, здесь выведено наружу, представлено так, как если бы это произошло, случилось. Потому-то уже нет тревожного ожидания «роковых», каких-то необычных, а в сущности внушенных, последствий опоздания. Исчезают и непереносимость страха, и общая напряженность как существенные звенья его болезненного, непроизвольного течения. Опоздание становится опозданием, а не возмездием за него; ответственность — правилом поведения, а не дамокловым мечом; страх — страхом, а не концом света или всемирным потопом. Все встает на свои места, и надежды юношей питают без неверия в свои силы и ожидания неудач.
Подобные игры можно проводить и дома с не меньшим, чем у нас, эффектом. Главное — поменяться ролями: родителям на время стать учениками, олухами, паиньками, боязливыми или бесстрашными, а детям дать себя попробовать в роли родителей, учителей, сверстников. Полезно на себя посмотреть со стороны, да и юмора хватает, уже не говоря о жизнерадостной атмосфере, эмоциональной при игре разрядке накопившегося нервного напряжения и взаимного недовольства (вспомним хотя бы специально нагнетаемые угрозы). Ну а устраивающий обе стороны поиск альтернативных путей решения конфликтных и вызывающих страх ситуаций и есть главная задача игрового сотрудничества детей и родителей.