Чем больше у ребенка свободы, тем меньше необ­хо­ди­мость в нака­за­ниях.

Чем больше поощре­ний, тем меньше нака­за­ний.

Чем выше интел­лек­ту­аль­ный и куль­тур­ный уровень пер­со­нала, тем меньше, тем справед­ли­вее, тем разум­нее, а значит, мягче нака­за­ние.

Понятно, в интер­нате должен быть порядок, должны суще­ство­вать правила, регу­ли­ру­ю­щие общежи­тие кол­лек­тива, должна суще­ство­вать обя­зан­ность сотруд­ни­чать и под­чи­няться суще­ству­ю­щим пред­пи­са­ниям и запретам.

Понятно, неко­то­рый процент детей охотно при­знает суще­ству­ю­щие правила; другие под­чи­ня­ются, чув­ствуя их справед­ли­вость, хотя с неко­то­рыми из них не согласны; третьи пыта­ются усыпить бди­тель­ность, усколь­з­нуть, улиз­нуть или добиться льготы; еще одни всту­пают в борьбу на свой страх и риск и для своей выгоды. Но должны встре­чаться и такие, которые или при­ме­ром, или вли­я­нием, интри­гой и нажимом стре­мятся повести за собой детей. Бывают дети пас­сивно и активно недис­ци­пли­ни­ро­ван­ные; сти­хийно, но разумно и бес­смы­сленно недис­ци­пли­ни­ро­ван­ные; наконец — так назы­ва­е­мые трудные дети и дети с нрав­ствен­ным изъяном. Каждый вос­пита­тель знает и отли­чает детей плохо вос­питан­ных, которые быстро исце­ля­ются, от детей, отя­го­щен­ных в том или ином напра­в­ле­нии, где можно ожидать улуч­ше­ния, а не изле­че­ния.

Чем здо­ро­вее соци­аль­ные условия среды, откуда посту­пают дети, тем больше можно ожидать детей поло­жи­тель­ных и меньше — отри­ца­тель­ных.

Меньше всего нака­за­ний там, где в здо­ро­вом физи­че­ски и нрав­ственно обще­стве у ребенка имеются бла­го­при­ят­ные условия суще­ство­ва­ния и раз­ви­тия — широкое поле для выхода энергии, про­я­в­ле­ния ини­ци­а­тивы и для твор­че­ства, где ребенку обес­пе­чено право на дви­же­ние, еду, тепло, труд, лечение, игры и взрыв радости. Где пер­со­нал, доволь­ный усло­ви­ями труда, хочет и умеет орга­ни­зо­вать, совето­вать, помо­гать и сов­местно с детьми руко­во­дить. Где лишение ребенка одного из многих раз­вле­че­ний и сверх­про­грам­м­ных при­ви­ле­гий не изводит и не раз­дра­жает, а насто­ра­жи­вает и уси­ли­вает желание исправиться.

Картина эта не фан­та­зия. Так было в детском доме под Лон­до­ном — я сам видел, а о многих подоб­ных слышал.

Я видел детей во время игры в мяч. Обшир­ная пло­щадка, высокая трава, много дере­вьев, вну­ши­тель­ное здание, пита­тель­ная пища, пер­со­нал молодой, здо­ро­вый, веселый.

Так будет и должно быть и у нас. Так обя­за­тельно будет, ибо мы станем домо­гаться, тре­бо­вать, бороться. Польша — это не поля, шахты, леса и пушки, а прежде всего ее дети. Богат­ства — тело Польши — тогда при­об­ретут под­лин­ную цен­ность, когда ими будет упра­в­лять — честно и разумно — дух — человек — ребенок. Это не пустая фраза, а мате­ма­ти­че­ски точная, непре­лож­ная истина. Погибал тот, кто не понимал. Ката­комбы истории — дока­за­тель­ство.

Что, однако, над­лежит делать в совре­мен­ных усло­виях? Прежде чем мы добьемся (вскоре) больших участ­ков, воз­двиг­нем на них совре­мен­ные здания и снабдим их не только самым необ­хо­ди­мым обо­ру­до­ва­нием, но и всем тем, что служит раз­ви­тию тела, силы и красоты духа. Да, гим­на­сти­че­ские снаряды, но и картины на стенах, и инстру­мент для ручного труда, и музы­каль­ный инстру­мент, прежде чем пища выйдет из голод­ной нормы, а куцые бюджеты дозреют и удо­вле­тво­рят потреб­ность в театре, про­гулке, кон­церте, лодке, катке.

Ах, этого еще нет и в богатых странах. Мы этого не имели. Хотим ли мы упо­до­биться под­ма­сте­рью, который потому бьет ученика, что его самого били? Разве тот факт, что коро­лев­ские дети учились при свечах, удержит нас от про­ве­де­ния элек­три­че­ства во все­об­щих школах?

Надо гово­рить о том, что должно быть, напе­ре­кор постыд­ной действи­тель­но­сти.

Плохо сейчас — неска­занно плохо. Душно, тесно, холодно, впро­голодь в интер­на­тах для сирот. Значит, без нака­за­ний нельзя, хотя они, правду говоря, и не оправ­ды­вают себя, но создают иллюзию, что все же руки не опу­сти­лись.

Вос­пита­тель знает, что раз­би­тое стекло — это вина двора, а не ребенка; но он не может раз­ре­шить бить стекла, даже если бы и хотел. Он должен найти выход. Какой? Известно — нака­зать.

Вызы­вают уди­в­ле­ние те немно­гие вос­пита­тели, которые в самых неве­ро­ят­ных усло­виях при­ме­няют мяг­чайшие нака­за­ния и дости­гают поста­в­лен­ной цели — парали­зуют детей, во вред им, напе­ре­кор природе. Нака­за­ния столь мягкие, что соз­да­ется наивная иллюзия, что их вообще нет. «Учи­тель­ница сер­дится, она груст­ная и только взгля­нула, вздох­нула». И помогло.

Я вижу един­ствен­ную ана­ло­гию: в нищей ком­натке несчаст­ная вдова вос­пи­ты­вает своих при­мер­ных детей, которые, не желая огор­чать маму, созна­тельно при­но­сят ей в жертву всю радость жизни, блед­неют, хиреют, гаснут в страхе перед ее осу­жда­ю­щим взгля­дом. «Ты меня огорчил» — но ведь это нака­за­ние — суровое нака­за­ние!

Другие — брюзжат, ворчат, отчи­ты­вают, толкнут в раз­дра­же­нии. «Ну просто беда с этими ребя­тами». Неу­стан­ная война, а ведь любят друг друга, взаимно прощают. То плохо, а это еще хуже. Система «грызни» с ребя­тами.

Так бывает в неболь­ших интер­на­тах, но при одном условии: устра­ня­ются все дети с нрав­ствен­ным изъяном и боль­шин­ство самых буйных, менее дис­ци­пли­ни­ро­ван­ных.

Дети живут под угрозой исклю­че­ния или мягче — устра­не­ния тех, кто не хочет слу­шаться. Это нака­за­ние — угроза — большое нака­за­ние. Изгна­ние из интер­ната, где доброта и заду­шев­ность, — это кара смертью. Если в наи­ред­чайших случаях интер­нат исклю­чает ребенка, то один этот пример действует устра­ша­юще. Няня говорит: «Вот сведу в лес, волки тебя съедят». Интер­нат: «Не будешь слу­шаться, отдам тебя семье, пере­веду в интер­нат, где бьют и морят голодом».

Я говорю об этом, желая раз­ве­ять иллюзии, что можно без нака­за­ний руко­во­дить интер­на­том, даже любым объе­ди­не­нием людей.

Иначе в больших интер­на­тах, имеющих свои тра­ди­ции, систему, харак­тер учре­жде­ния, где вос­пита­тель только чинов­ник, зави­ся­щий от цир­ку­ляра, приказа сверху. Утвер­ждать, что вну­ше­ние здесь заме­нило нака­за­ние, — уже созна­тель­ная ложь.

— Ты разбил стекло — так уж полу­чи­лось. Будь вни­ма­тель­ней.

Но и второе стекло падает жертвой. И снова ему спо­койно объ­яс­няют. И это помо­гает.

Не верю.

Сле­до­ва­тельно: в крайнем случае ребенка лишат раз­вле­че­ния или слад­кого десерта. А какие это у них раз­вле­че­ния, как часто, много ли их и что на третье полу­чают дети? И что дела­ется, если и это не помо­гает?

Я утвер­ждаю со всей реши­тель­но­стью, что в интер­на­тах про­дол­жают суще­ство­вать телес­ные нака­за­ния и то, другое, оди­на­ково грубое, жесто­кое, пре­ступ­ное, уголов­ное, о котором я хочу сказать. Это второе нака­за­ние тем опаснее, что оно глубже запря­тано в тайни­ках вос­пита­тель­ных методов.

Телес­ные нака­за­ния неу­добны для пер­со­нала, уже слишком много о них гово­рили, писали, врачи осудили и ском­про­мети­ро­вали. Когда вос­пита­тель (?) бьет, он должен скры­вать то, что отно­си­тельно трудно скрыть. Здесь нужно орудие нака­за­ния: какая-нибудь розга, плетка, ремень, линейка, дети их знают и могут пока­зать. Битый ребенок кричит, выры­ва­ется, он ударит, пнет, укусит... Утру­ждать себя при­хо­дится. Оста­ются следы: полосы, синяки, шишки, — много времени пройдет, пока они не исчез­нут. Если ребенок забо­леет, какой-нибудь чув­стви­тель­ный врач в боль­нице под­ни­мет шум. При­це­пится печать. Про­то­кол, сле­до­ва­тель, про­ку­рор. Это мало­прав­до­по­добно, но воз­можно. Впрочем, телес­ные нака­за­ния мало­эф­фек­тивны. Дети быстро при­вы­кают. Уже пять ударов — неболь­шое, слишком мягкое нака­за­ние, при­хо­дится уве­ли­чить число и повы­сить каче­ство ударов. Уси­ли­ва­ется опас­ность скан­дала.

И надзор в поисках чего-то более удоб­ного и эффек­тив­ного находит нака­за­ние, которое может с успехом заме­нить осталь­ные.

Не давать жрать — будут слу­шаться.

Вот как это выгля­дит: лишать ребенка слад­кого.

Можно лишить обеда или зав­трака на день, на неделю, на месяц. Утвер­ждаю, что морить голодом детей в интер­на­тах — очень рас­про­стра­нен­ное пре­ступ­ле­ние и требует корен­ного пере­смо­тра. О нем надо гово­рить столько же, сколько о телес­ных нака­за­ниях, и даже больше.

На избитом ребенке — следы пытки; ребенок может быть истощен от болезни или хилый от рожде­ния, нео­бя­за­тельно от голода. Поймать пре­ступ­ника с полич­ным трудно: при­зна­ется в конце концов, что лишил «десерта», что исклю­чи­тельно недис­ци­пли­ни­ро­ван­ного или каприз­ного действи­тельно раз-другой оставил без еды. Слу­ча­ется, даже самая нежная мать скажет в гневе: «Ну и не ешь, ничего другого не дам». При­влечь к ответ­ствен­но­сти неве­ро­ятно трудно, а дока­зать — просто невоз­можно. Даже при самом неве­ро­ят­ном сте­че­нии обсто­я­тель­ств тюрьма не угро­жает.

Не при­хо­дится налетать на ребенка. Можно сохра­нить спо­койствие, досто­ин­ство и даже кро­то­сть. Не при­хо­дится кричать. При­го­вор шепотом более весом.

— Неделю не будешь полу­чать ужина.

Это не вспышка гнева, когда нака­за­ние через час кон­чи­лось. День за днем все та же авто­ма­ти­че­ски воз­о­б­но­в­ля­ю­ща­яся, все более мучи­тель­ная пытка. Долгие часы уни­же­ния, зави­си­мо­сти, тер­за­ний, бес­си­лия. Атака на тело и на дух ребенка. Голодом можно ко всему при­ну­дить и все пре­дот­вра­тить.

Кто владеет подоб­ным сокро­ви­щем, должен его ста­ра­тельно беречь. Тайна, имеющая такие неслы­хан­ные плюсы, не может быть попу­ляр­ной. Поэтому с ужасом говорят о нака­за­нии детей голодом, а так мало пишут о нем, и ничего не сделано, чтобы его пре­дот­вра­тить.

Пред­ла­гаю кон­крет­ный проект.

В каждом интер­нате должны быть весы. Детей надо взве­ши­вать не каждый квартал или месяц, а еже­не­дельно. Взве­ши­вать должен обя­за­тельно врач или, во всяком случае, кто-то извне. Это оградит детей от урод­ли­вых, грешных, пре­ступ­ных нака­за­ний, при­ве­дет к кон­тролю кухню, которая под наблю­де­нием весов должна будет хозяйни­чать честно.

Это дело, которым должны заняться: Обще­ство евге­ники, Обще­ство педи­а­трии и все гиги­е­ни­че­ские обще­ства и Обще­ства опеки ребенка. Нельзя ждать сложа руки, вос­пита­тель­ная чахотка может стать пов­се­мест­ной болез­нью.

БЕЗ ГНЕВА

(На полях сту­де­нец­кого про­цесса1)

Напра­ши­ва­ются выра­же­ния деше­вого воз­му­ще­ния и обви­не­ния, которые ничего не стоят. Я бы хотел их избе­жать. Сту­де­нец­кий процесс не был сюр­при­зом. В пра­в­ле­ние входили люди серьезные, опытные — не наивные, которых легко обвести вокруг пальца; в заве­де­нии рабо­тали ксендз и врач. Именно врач много лет назад направил соот­вет­ству­ю­щий рапорт в Мини­стер­ство юстиции и Отдел здра­во­о­хра­не­ния. Так что и гово­рить нечего — знали. Правиль­нее было бы сказать: мы все дога­ды­вались (впрочем, я помню подоб­ный процесс и в Гер­ма­нии, и во Франции, которые после войны должны бы более других заботиться о каждой молодой жизни).

Не будем себя обма­ны­вать: о том, что про­ис­хо­дило, дога­даться было можно. Отдель­ные пре­у­ве­ли­чен­ные факты откры­вают мно­го­чи­с­лен­ные тайны, страш­ные тем, что они пов­се­д­невны, обы­денны.

Голод не явля­ется осо­бен­но­стью только исправи­тель­ных заве­де­ний. Он имеет четыре причины: скудные сред­ства, кото­рыми рас­по­ла­гает заве­де­ние, бес­чест­ное хозяйство­ва­ние, плохая работа поваров, воров­ство среди вос­питан­ни­ков — более молодых и слабых объе­дает «элита». Вслед­ствие этого из десяти кар­то­фе­лин — которых и так недо­ста­точно — ребенку или под­ростку доста­ется четыре.

То же самое навер­няка про­ис­хо­дило с углем, оде­я­лами, пальто, ботин­ками.

За кражу — порка. За бегство — пере­дача в семью на пере­вос­пита­ние. А туда уже никто соваться не осме­лится.

Поощре­ния для охран­ни­ков. Их задача — пре­пят­ство­вать бегству и защи­щать власть от воз­мож­ной рас­правы, которая уже в тюрьме насти­гла одного из злодеев. Можно пред­поло­жить, что Сту­де­нец раз­вра­щал как вос­питан­ни­ков, так и вос­пита­те­лей.

Юристы и соци­ологи в своих кругах раз­мыш­ляют: нас­колько нрав­ственно ущер­б­ными вос­питан­ные в таких усло­виях гра­жда­нев­сту­пают в жизнь; нас­колько опасны для обще­ства и пра­во­о­хра­ни­тель­ных органов нака­п­ли­ва­ю­щи­еся обиды, гнев и протест; чем запу­ги­вать и как нака­зы­вать людей, при­вык­ших к атмо­сфере подоб­ного заве­де­ния, воо­ру­жен­ных и зака­лен­ных его опытом.

Нас же должен зани­мать другой вопрос.

При наличии все­об­щего обра­зо­ва­ния кан­ди­даты в исправи­тель­ные заве­де­ния на неко­то­рое время попа­дают в школу. Ока­жутся в ней — веро­ятно, уже ока­зались — и бывшие вос­питан­ники Сту­денца. Рас­пре­де­лен­ные по разным классам, какие они ставят перед учи­те­лями задачи, какие создают труд­но­сти?

Поменьше слов: чужое слово лишь в ред­чайших случаях опре­де­ляет сво­бод­ное действие чело­века.

Задача учителя — хорошо знать уче­ни­ков и — в исклю­чи­тель­ных случаях и без гнева, без раз­дра­же­ния, скорее с сожа­ле­нием — сразу же кон­ста­ти­ро­вать: «Растет хулиган, источ­ник проблем и хлопот».

Учитель обязан уже сегодня защи­тить от такого класс. Не его дело — заду­мы­ваться о будущем.

Опыт учит, что нет ребенка, который не мог бы исправиться. Если он не исправится, пускай растет вне школы.

Мы не знаем буду­щего: может, во втором, в третьем поко­ле­нии он даст ценного потомка (каких только катор­ж­ни­ков Америка не пере­ма­лы­вала в достойных граждан!..).

Добавлю, что чем слабее врач, чем он меньше знает и помнит, тем чаще станет гово­рить: «Без­вы­ход­ный случай. Спа­се­ния нет».

Пороч­ный ребенок — это ребенок больной, кото­рого мы не умеем или не хотим выле­чить. Вот почему я исполь­зо­вал слово «сожа­ле­ние».

Защищая от него класс, детей урав­но­ве­шен­ных, тихих и послуш­ных, чтобы те, другие, не обижали, не били, не крали, чтобы кол­лек­тиву не при­шлось отве­чать за их злую волю, за бес­по­койство, при­в­не­сен­ное в класс и в душу учителя.

Не всегда прав­дива фраза о «пар­ши­вой овце» и заразе. Морально здо­ро­вый кол­лек­тив обла­дает доста­точ­ной устой­чи­во­стью. Только бы руко­во­ди­телю хватило тер­пе­ния.

Как действо­вать? Вы уди­ви­тесь: не заме­чать, обхо­дить, реа­ги­ро­вать мимо­лет­ной улыбкой и пожа­тием плечами. Так порой лечат истерию. Кон­кретно — обе­з­о­ру­жи­вать, когда обижает других детей. Как это пони­мать? Изо­ли­ро­вать, отго­ра­жи­вать в каждом случае, когда ребенок точно виноват.

Не бить самому, не при­зы­вать к этому роди­те­лей.

Я вос­пита­тель интер­ната: это труднее, чем в школе. Если я раз в несколько месяцев и подниму на кого-то из детей руку, то это всегда нес­правед­ливо, всегда наносит вред ребенку и мне.

Я врач. Я мыслю фор­му­лами боль­ницы и, навер­ное, поэтому не вижу ника­кого сход­ства между хирур­ги­че­ской опе­ра­цией, вскры­тием нарыва и ударом. Ударить непо­слуш­ного ребенка — это ударить лихо­ра­дя­щего боль­ного. Это не опе­ра­ция, а насилие и хамство.

Легали­зо­ван­ная при­вычка бить — подобно пьян­ству или мор­фи­низму — раз­вра­тила немец­кую школь­ную систему и сыграла не послед­нюю роль в жесто­ких методах послед­ней войны. Вера в кулак убивает ува­же­ние к интел­лекту, чело­ве­че­ским чув­ствам, она ослеп­ляет и разъ­я­ряет.

«Я бью, потому что роди­тели бьют... Пускай роди­тели бьют вместо меня...» — хан­же­ские оправ­да­ния.

Нет: моих уче­ни­ков их роди­тели бить не имеют права. И своих, даже худших из худших, я в Сту­де­нец — чтобы их там унижали и кале­чили — не отдам.

Нао­бо­рот.

Я защищаю их от голода, потому что одних детей голод при­во­дит в состо­я­ние пас­сив­ного без­раз­ли­чия, а другие впадают в гневное отча­я­ние. Я доби­ва­юсь для них одежды, обуви, помощи в школе, места для того, чтобы делать уроки.

В созна­нии граждан я про­бу­ждаю ува­же­ние к ребенку и чувство ответ­ствен­но­сти за то, что он был рожден.